«Русский ребенок» — как немки скрывали «детей оккупации», рожденных в том числе от советских солдат?

Дети, родившиеся от немецких женщин и иностранных солдат в послевоенной Германии, продолжают искать информацию о своих корнях. Исследование этого «нежелательного поколения» провела историк Софи Хуббе. В интервью с DW она рассказала о своей работе.

После окончания Второй мировой войны Германия была разделена на четыре оккупационные зоны: американскую, британскую, советскую и французскую. Несмотря на официальные запреты на взаимодействие между военными и местными жителями, на практике эти ограничения не всегда соблюдались. Оценки показывают, что в период с 1945 по 1955 год от таких отношений родилось около 200-300 тысяч детей.

На самом деле количество «детей оккупации» может быть даже выше, поскольку многие женщины старались скрыть свои связи, опасаясь осуждения. Дети также страдали от стигмы: их могли усыновить новые партнеры матерей с немецкими фамилиями, и настоящая история их происхождения могла оставаться в тайне на протяжении многих лет.
Софи Хуббе провела интервью с 12 семьями, состоящими из «детей оккупации», которые сейчас уже в возрасте, и их потомками. В результате ее исследований была издана книга «Воспоминания нежелательного поколения. «Дети оккупации» и их потомки ищут свои корни». В беседе с DW она обсудила, как ее герои пытались найти своих родственников и как их прошлое продолжает влиять на их семьи.

DW: Почему, несмотря на запреты, местные женщины и солдаты союзных войск все же вступали в отношения?

Софи Хуббе: Молодые женщины пережили тяжелые времена: годы войны, лишения и утраты. Мужчин в обществе оставалось очень мало, так как многие погибли на фронте или были в плену. Союзные солдаты, особенно американцы и британцы, приходили как победители, и это привлекало женщин. Для них это была возможность отвлечься и найти любовь в трудные времена. Многие женщины вспоминают, что их отношения были настоящими, хотя чувства мужчин трудно оценить.

Хотя формальные запреты на общение существовали, на практике их трудно было соблюсти. Люди жили в стесненных условиях и часто встречались. В британской и американской зонах эти запреты быстро смягчились, что привело к образованию дружеских и романтических отношений, из которых затем появлялись дети.

— Как женщины скрывали свою беременность и происхождение детей?

— Они иногда носили свободную одежду и придумывали странные истории. Например, женщина могла сказать, что идет в больницу на операцию, а вернувшись с ребенком, утверждала, что родила его от другой женщины.

Тем не менее, в маленьких деревнях скрыть правду было сложно, так как все друг друга знали. Женщины, как правило, оставались дома с детьми, но вскоре им приходилось выходить в общество.

Полностью скрыть происхождение детей было практически невозможно, хотя многие пытались замалчивать эту тему. В условиях формального запрета на общение военные часто переводились, и это затрудняло жизнь матерей, у которых не было поддержки, работы и они были молоды, многие еще жили с родителями.

— Дети не всегда были результатом любви; случаи насилия были довольно распространены. По разным данным, в 1945-1955 годах родилось около 400 тысяч детей в результате изнасилований. Как складывалась судьба таких детей?

— О таких детях старались особенно молчать. Многие из них, вероятно, были отданы в детские дома и до сих пор не знают, кто их биологический отец и что они являются «детьми оккупации». Предполагается, что в советской зоне таких детей родилось значительно больше, поскольку там было больше случаев сексуального насилия — солдат там было намного больше.

В рамках моего исследования я почти не касалась данной темы. Из всех «детей оккупации», с которыми я общалась, лишь один упомянул о вероятном случае насилия, остальные же говорили о взаимных отношениях. Тем не менее, дети, родившиеся в результате насилия, часто становятся напоминанием для матерей о травмирующем опыте, что создает сложные отношения между ними.

Один из респондентов, мать которого, вероятно, подверглась насилию, никогда не знал её и вырос в приемной семье. Его приемная мать приняла его с любовью, тогда как приемный отец относился к нему с предвзятостью, часто напоминая о его «плохой крови», связанной с тем, что он сын русского солдата. Стереотипы о врагах из войны усилили эту стигматизацию.

— С какими вызовами сталкивались «дети оккупации» в процессе взросления?

— Среди тех, с кем я общалась, случаи стигматизации были относительно редкими, и никто не упоминал о физическом насилии. В основном они вспоминали о странных взглядах и оскорблениях, связанных с национальностью биологического отца. Им могли кричать такие фразы, как «русский ребенок» или «француз». В начале они не понимали, что это значит, так как матери не делали акцент на их происхождении, что защищало их. Некоторые замыкались в себе и искали утешение в книгах, стараясь избегать обсуждений.

Стереотипы о врагах нацистских времен сохранялись в сознании общества. После войны старые предвзятости не исчезли: французы продолжали восприниматься как «заклятые враги», а «русские» ассоциировались с жестокостью. Это сильно влияло на отношение к детям и их матерям. Британцы и американцы воспринимались как представители западных ценностей свободы, что создавало более положительный имидж.

— Как долго в семьях замалчивали происхождение детей?

— Долгие десятилетия. В исследовании из 12 семей только в одной матери открыто говорила о связи с советским солдатом; для остальных это было табу. Это напоминало «слона в комнате»: все знали о его существовании, но никто не осмеливался говорить об этом.

Дети вспоминали, как находили старые фотографии или сталкивались с намеками, которые не могли понять. Когда они задавали вопросы матерям или бабушкам, им говорили не спрашивать об этом. Часто молчание в семьях использовалось для защиты матерей. После их смерти иногда появлялись фотографии и письма, и родственники делились информацией, кто-то мог сказать: «Кстати, я знал твоего отца». На ситуацию также влияли изменения в обществе, становившемся все более либеральным, что способствовало исчезновению старых образов врага.

Многие «дети оккупации» испытывают злость из-за того, что матери не обсуждали с ними их прошлое, так как теперь некоторые ответы уже невозможно получить. Поиск отцов стал сложнее, так как многие из них уже умерли.

— Пытались ли многие найти своих биологических отцов?

— Все, с кем я общалась, стремились найти свои семьи, понимая все риски, связанные с этим. На протяжении десятилетий они представляли себе образы отцов, и встреча могла разрушить их ожидания. Этот шаг также касался и семей отцов, которые могли ничего не знать о своих детях.

В двух случаях дети встретились со своими биологическими отцами. В одном из них отец, живущий во Франции, пустил дочь в дом, но даже после подтверждения родства не смог признать её как часть своей семьи, и дальнейший контакт не сложился. Остальные встречи описывались как трогательные: кто-то нашел сводных братьев и сестер, другие родственники. Были случаи переписки и личных встреч, некоторые даже устраивали поездки. Один мужчина нашел сводного брата через социальную сеть и тот рассказал ему много о своём отце, который уже умер. Многие продолжают свои поиски.

Важно отметить, что на западе и востоке Германии существовали значительные различия в правовых вопросах и политике. В ГДР «дети оккупации» официально не существовали: их не регистрировали и не обсуждали. Поэтому возможности искать своих отцов были крайне ограничены — до 1990 года нельзя было подавать запросы в архивы России. Таким образом, активный поиск начался позже, чем в старых землях, где уже в 50-е годы проводились кампании по интеграции темнокожих «детей оккупации» в общество.

— Вы упоминаете, что дети находят у себя сходства с отцами и говорят о своем «английском юморе» или «плоском русском затылке». Как они относятся к этой части своей идентичности?

— Это очень интересный момент, который я не ожидала увидеть: люди чувствуют связь или сходство с тем, кого никогда не встречали, не только по внешности, но и по характеру. Например, юмор формируется воспитанием и окружением, но многие ощущают его как черту, связанную с отцом. Некоторые говорят о том, что им нравится «французский образ жизни» или интерес к моде и парфюмерии, связывая это с родителями.

Есть американская семья детей оккупации, где говорят о своей любви к природе, как и их биологический отец, который был солдатом и эмигрировал на Аляску. Одна из моих собеседниц отправилась на Урал, чтобы восстановить дома — её отец был из России, и ей было важно прикоснуться к этой культуре.

— Глава вашей книги о потомках детей оккупации называется «Дети врага, внуки свободы». Как внуки воспринимают своё прошлое?

— «Дети оккупации» с самого начала стремились рассказать потомкам о своих корнях. Они сами стали гораздо более открытыми, и ценности в обществе изменились. Для внуков детей оккупации происхождение деда из другой страны не воспринимается как негатив. Наоборот, они воспринимают это как что-то интересное, ценное и даже гордятся тем, что часть их наследия — это французы или британцы.